Фронтир - Страница 75

На тех гульбищах Сарка похоже окончательно позабыла об Алексее, бегающем от нее как лукавый от ладана. У сестры вроде как все налаживалось с Анушем, он всего-то на год старше нее. А вот возлагавшая такие надежды на ярмарку Эмка была откровенно разочарована. Сама не ведая отчего, она всех парней начинала сравнивать с Сергеем и те неизменно ему проигрывали. А когда она увидела как он на кулачках аки богатырь былинный… Оно конечно, батюшка ту картину слегка смазал, но опять таки, стоял ее избранник как вековой дуб, под могучими ударами батюшки… И вновь наполнилась гордостью сердечко девичье.

А потом она решилась на это… Когда целовалась с парнями было приятно, отрицать глупо. Но те неумелые и страстные поцелуи не шли ни в какое сравнение с плотно сжатыми, неподатливыми и сухими губами Сергея. Одного прикосновения было достаточно, чтобы это затмило весь пыл ее сверстников, хотя он того и не желал. А еще. Захочет о чем приятном подумать, так Сергей тут как тут. Читает роман, обязательно в героине себя видит, а возлюбленный непременно на Сергея похож.

Вот и сейчас, только она разохотилась, только окунулась в книжный мир, только ощутила себя графиней против которой козни строят и надежда у нее только на верного избранника… Как раздался зов отца. Оно и раньше бывало, что батюшка не вовремя звал, отрывая от куда более приятных занятий, но тогда такого раздражения не было. Впрочем, ничего удивительного. Тогда она просто и беззаветно любила отца, а вот после богоявления, по завершении суда над Сергеем…

Как он мог!? Ведь говорят это из-за его слов дознаватель эдак все лихо закрутил, что Сергей решил, будто ему уж конец пришел и решил вырываться из плена. А там полицейские ему путь заступили, а он… Настоящий боец, иным до него… Одним ударом того полицейского срубил. И во всем том батюшкина вина. Да будь она на месте отца, она показала бы этому дознавателю! Он бы у нее поплясал кабру в присядку. Вот только не было ее там, а тятька все не то и не так рассказал. Ей конечно говорили хуторяне, что в том вины ее тятьки нет, что то дознаватель все закрутил, да только ничего она с собой поделать не может, винит отца в случившемся.

После того суда и мамка то же косилась на батюшку. Эмка даже слышала как она выговаривала ему, когда думала, что они одни, мол оговорил ни в чем неповинного человека. Вот именно, что оговорил! Но что она может? Сказано в писании почитай родителей своих аки святых. Плохой, хороший — он ее батюшка и слушаться его во всем ее дочерний долг. Единственно, что она может не разговаривать с ним, повинуясь во всем. А как иначе-то, ведь тятька, не чужой дядька.

Понимание отнюдь не способствовало налаживанию контакта с отцом. Ведь понимает же, что батюшка ничего плохого против Сергея и в мыслях не держал. Видит как тот мается. Ему премию выплатили за бандюков, так как он единственный остался из тех кто к тому касательство имеет, а он ее в банк положил и ни гнедка оттуда не взял. Все что Варакина и Болтина, отложил отдельно и трогать не велит. За лошадками, как за своими ходит, всю сбрую починил так, что куда своей. Собачек обихаживает. Ко всему этому никого иного не допускает, так ведь еще и по хозяйству больше всех делает.

Видит она это все, чай не слепая. Да только ничегошеньки с обидой, занозой засевшей в сердечке, поделать не может. Вот только увидит батюшку или услышит голос, тут же в памяти голос коменданта объявляющего приговор — «Два года вестемской каторги». И сердцу тут же больно и тоскливо делается. Поначалу-то обрадовалась, каторга не виселица, вернется. А как сказали, что столько там еще никто не продержался, да смертушка там долгая, мучительная и лютая, так едва не обеспамятовала.

— Эмка, не слышишь, тятька кличет, — мать стоит в дверях, руки тряпицей вытирает и внимательно на дочку смотрит.

— Слышу, мама. Иду уж.

— Дочка, Ты бы перестала себя изводить. И отца не вини, нет в том вины его. Тот дознаватель его словесами опутал, вот и получилось, будто он Сергея оговорил.

Ну да. Обманывать можно кого угодно, даже себя, но вот обмануть любящее материнское сердце — тут постараться нужно. Оно ведь все видит и все чувствует. Вот Эмка лишь когда потянулась к губам Сергея только и поняла, что дорог он ей, а Даска, уж давненько к ним присматривается. Не в чем их попрекнуть, но и блуждающей искры нельзя не заметить. А после того как бандюки напали, так девку и вовсе, словно подменили.

— Тогда отчего же, ты батюшке высказывала? Я слышала.

— Каждый мнит себя самым умным, глядючи со стороны, а как до дела доходит, то куда все и девается. Вот то, что я тятьку ругала ты углядела, а того, что уж и повинилась и простила, не замечаешь. Пойми глупая, не гнус и не тать твой тятька и никогда таким не был. Лучше смирись с тем, что случилось и живи дальше.

— А как жить-то, мама?

— Ты мне это брось, девка. Книжек больно много начиталась, да дури через это у тебя в голове засело изрядно. Жизнь, это не книжка красивая и здесь все проще. Ты молодая, жизни еще не видела. Любовь-то оно хорошо, но чаще все иначе случается. Вот нас с батюшкой твоим, родители окрутили, а уж почитай жизнь душа в душу прожили. Не дело живым с мертвецами оставаться.

— Он жив!!!

Эмка сначала вскинулась, переполняемая возмущением, а потом вдруг зарыдала и хотя злилась на слова произнесенные матерью, уронила голову на ее же грудь. А как быть, если роднее и ближе нет никого? Кто пожалеет, поймет и приласкает? Вот и рыдает на груди материнской.

— Жив, дочка, жив, — оглаживая непокрытую голову, Эмки, приговаривает мать. — Да только, считай, что уж и мертв. Так что, ты бы начинала жить наново.